Леонид Василенко

О ДНЯХ ПОСЛЕДНИХ

Из журнала УРАНИЯ № 2, 1999г.

Каждый раз, когда накатывает очередная волна разговоров о скором наступлении Конца света, христиане в ответ повторяют одно и то же, сказанное еще 2000 лет назад: «О дне же том и часе никто не знает...» (Мф 25:36). И правота этих слов подтверждалась множество раз. Но это не отменяет той истины, о которой писал еще евангелист Иоанн: «Дети! последнее время» (1 Ин 2:18). Значит, с тех пор мы в любой век живем под знаком Конца. Так же и у ап. Павла: «Время коротко... проходит образ мира сего» (1 Кор 7:29,31). И дело не в том, что в I веке христиане всерьез верили, что Второе пришествие будет в пределах жизни их поколения, а мы теперь так не думаем. Мы солидарны с ними в том понимании, что мир уже в основном созрел для Суда, что Конец — это итог, который рано или поздно должен быть подведен. Как в общечеловеческом плане, так и в личном. Причем итог подводится не нами самими — свободное принятие этого отличает веру от неверия. И такая ситуация вовсе не лишает жизнь смысла и радости.

Смысл нередко видят, например, в том, что время земной жизни, земной истории дано нам как время испытания. Это верно, хотя и не исчерпывает сути дела. Христианское отношение этим не ограничивается — время дано не только для испытания, но и для служения Христова, исполнения задания свыше. Но не только служения, а еще и братского общения в любви и радости, в основе которого — общение с Богом как небесным Отцом. Известные слова «Да приидет Царствие Твое» из каждодневно читаемой молитвы «Отче наш» — это эсхатологический призыв. Если осмыслить его более полно, чем обычно делают, он выражает личную надежду каждого из нас на абсолютно честное и исчерпывающее подведение итогов всему происходящему, на завершение исканий и трудов на всех земных путях, а также надежду прийти на то, что в древности называли «пиром Царства» — радостным финалом всей мировой истории.

«Конец света» оказывается тесно связанным с историческими путями христианства, с тем, что в истории оно должно духовно созреть, обрести чистоту и силу духа, чтобы стать ядром «пакибытия» — того, чему надлежит быть уже после Конца. Бл. Августин в своей работе «О граде Божием» (V век) писал уже после падения Древнего Рима, что мировая история закончится не сразу, как, быть может, хотелось бы, а лишь после того, как все, кто подлинною возлюбил Бога, выйдут из града земного и соберутся в Церкви как граде Божием. Церковь — это небесный град на земле, он странствует, как древние израильтяне в пустынях Ближнего Востока, она же — как лагерь, окруженный врагами правды Христовой. Августин понимал, что на собирание верных понадобится много времени. Значит, уместно говорить и об отсрочках Судного дня, при всем том, что в вечности Суд уже есть. Но немало времени понадобится и на духовное возрастание самих христиан, возрастание в любви к Богу. Все ли христиане достигли сейчас высокой степени зрелости в любви к Богу и ближнему? Готово ли сейчас само христианство к такому финалу? — Вот где принципиально важные вопросы. Не случайно о. Александр Мень, миссионер и служитель Слова, не давал на них положительного ответа и не раз, в том числе и в последнем выступлении перед своей гибелью, говорил о том, что прошедшие 2000лет истории христианства на земле — это только начало, что впереди — еще долгий путь, что грядет время великого духовного подъема мирового христианства, раскрытия творческих сил христиан в единстве с дарами Духа, время яркого свидетельства веры и правды Христовой в их силе и действенности.

Быть такого не может, чтобы мир кончился в ближайшее время, — верил и писал французский антрополог и христианский мыслитель о. Пьер Тейяр де Шарден, когда думал о Второй мировой войне и последовавших за ней событиях. Будучи эволюционистом, он пришел к этому путем своей мысли. Тейяр считал, что в осуществление мировой эволюции в направлении «точки Омега» вложено свыше столь много, что миру не будет позволено просто так вдруг кончиться ничем. Притягательность «точки Омега» весьма велика и все возрастает в истории. Это, по его трактовке, космический Христос, к которому отовсюду — из всех духовных традиций — устремляются ищущие света, правды и добра. Мир действительно быстро пришел бы к концу, если бы Бог полностью предоставил его самому себе: тварь, если она идет своими путями, идет гибельными путями. Еще в Древней Греции говорили: когда боги хотят кого-то погубить, они не мешают тому, чтобы все желания и намерения такого человека исполнялись. Христианская вера свидетельствует не о полной, а только о частичной автономии мира, а также и о том, что Бог продолжает трудиться в самой истории. Тейяр, да и не только он, дает повод думать, что какие-то, образно говоря, «механизмы подстраховки» существуют и действуют, чтобы не дать миру сорваться в пропасть. Они, конечно, не видны и не поддаются учету при прогнозировании. Но еще ап. Павел утверждал: «Тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь» (2 Фес 2:7).

Среди русских православных, включая очень уважаемых и чтимых, распространена точка зрения, что «удерживающим» являлся до революции 1917 года российский монарх, государь-император. Устранение монархии привело ко всем известным событиям. И если восстановить монархию в России, то вроде бы получается, что и финальный Суд должен отойти в далекое будущее. Если бы так! Нисколько не дискредитируя и не умаляя роль монархии для России, нужно тем не менее сказать, что ее сдерживающая роль не могла и не может быть столь масштабной в космическом и историческом отношениях. И падение монархии, разумеется, не стало Концом света, хотя и действительно сняло социальный барьер, препятствовавший разнузданию антихристианских сил. Речь у ап. Павла идет о несравнимо большем — о некоей великой и анонимно действующей духовной силе, упорно и успешно препятствующей воцарению антихриста на земле, а его воцарение в качестве мирового императора, собственно, и должно предварить Судный день. Таинственность этих слов, однако, побудила о. Александра Меня ограничиться осторожными словами: «речь идет о чем-то (или о ком-то), что не допускает преждевременного торжества сил Антихриста», а о большем, наверное, пока не стоит и спрашивать.

Подстраховка сил добра и блокировка сил зла, надо думать, была в начале христианской истории и продолжается теперь. Но Библия говорит не столько о подстраховках и блокировках, сколько о спасении. Бог в Ветхом Завете — это Бог спасающий, Он — Тот, Кто путем Исхода вывел народ Божий из Египта, из «дома рабства». В Новом Завете Бог спасает человечество из рабства греху и ведет его по пути нового Исхода в жизнь будущего века, к «новому небу и новой земле », к финальному преображению мира. Для этого и создана Церковь как новый народ Божий — для перехода. В истории поэтому нужно искать и видеть разное: и прообразы Судного дня, который принесет воздаяние за содеянное тем, кто упорствовал во грехе и вовлекал в него других, и прообразы грядущего преображения мира, средоточием которого будет, надо думать, духовное преображение самого исторического христианства.

Означает ли сказанное, что эсхатологические разговоры лишены смысла? Нет.

Прежде всего потому, что каждый кризисный момент человеческой истории в чем-то преобразует то, что произойдет в полном объеме в ее конце. Здесь никогда не будет недостатка в ассоциациях между библейским падением Вавилона и современностью, ассоциациях, относящихся к духовному разброду, социальному хаосу, бедствиям и природным катаклизмам. Революции, войны, землетрясения, развал Союза, атомная бомба, Чернобыль, СПИД и многое другое из того же ряда вновь и вновь напоминают и будут напоминать о вещах последних. Известный французский поэт и драматург XX века Поль Клодель был прав, когда писал в 40-е гг.: «Я представляю себе Книгу-предупреждение, наподобие повестки в суд, врученной человечеству его Создателем, приглашение к Нему. Как иногда говорят: явиться в суд к определенному часу. Если белый конь — недостаточный вызов, то вот вам красный, за ним черный, а теперь еще и зеленый! И этого мало? Тогда послушайте вопли невинно убиенных после падения пятой печати! Хотите еще? Вот перед Твоими дверями, Господи, толпятся 12 мистических колен праведников, желающих войти в Твое Царство. Ты говоришь, что между нами воздвигнута высочайшая преграда? Шестая печать взломана — прислушайтесь к грохоту человеческих цивилизаций, падающих нам на голову одна за другой!»¹.

«Страшный Суд нужен как Нюрнбергский процесс», — говорили после Второй мировой войны. Сопоставления библейской эсхатологии с событиями нашего века поэтому часто оправданы, но нередко они оказываются случайными. Антихрист ли Ленин? — этот вопрос не раз ставили православные в первые годы после октябрьского переворота. Провокаторы тоже охотно предъявляли этот вопрос активным проповедникам Евангелия, после чего таковых либо изгоняли, либо арестовывали. Но те, кто внимательно читал Писание и принимал его критерии, находили простой и ясный ответ: нет, Ленин — не антихрист, он не может дорасти до масштаба этой жуткой фигуры, а только предваряет ее, как и Нерон, Наполеон, Гитлер, Сталин... Даниил Андреев отмечал в «Розе Мира»: светлые силы не дают им дорасти, пока не пришло время. «Удерживающий», значит, как и прежде, не дремлет и не отозван. А значит, мир, который вполне созрел для Суда, тем не менее остается жить под знаком какого-то щадящего режима, с явными отсрочками наступления самого Суда. Те, кто вычисляет день Суда по каким-то схемам, а также те, кто теперь озлобленно ищет «антихриста в Москве» и кивает на режим Ельцина, работают явно не на том уровне и навязывают многим свои пристрастия вместо того, чтобы опираться на Слово Божие.

Постоянная соотнесенность с глобальным финалом дает нам правильную перспективу для оценки того, что делается сейчас, как, впрочем, и в любое другое время. Николай Бердяев однажды выразил это с прямолинейной резкостью: история только потому и имеет смысл, что она когда-нибудь, наконец, завершится; история — это трагедия бытия, которая завершится катастрофой и судом; все, что человек творит в мире в истории, отвергается или получает высшее утверждение под знаком Конца и грядущего преображения мира.

«Последнее требование персонализма, додуманное до конца, — писал Бердяев, — есть требование конца мира и истории, не пассивное ожидание этого конца в страхе и ужасе, а активное, творческое его уготовление»². Эсхатологична по своему настрою — так настойчиво и страстно писал Бердяев — сама русская религиозная душа: она не может остановиться на косности быта, на упорядоченности цивилизованной жизни, а вся устремлена в поиск, странничество, усилия и подвиг ради торжества Царства Небесного. Чувствуется пафос его мятежной натуры: скорее бы!

Но велико искушение, наполняясь эсхатологическим пафосом, давать очень низкую или отрицательную оценку всему, что делается в истории. Такая оценка легко может перерасти просто в мироотрицание. Евгений Трубецкой, споря с этим, справедливо возражал, что если мы отвернемся от мира, пусть даже из высоких и по-своему правильных эсхатологических соображений, мы оставим его антихристу, и тот, конечно же, заберет его себе. Другой, более смягченный вариант неадекватной эсхатологии выражается в мнении, что все персонажи оставшейся части мировой драмы и ее предстоящие сцены уже полностью определились, ничего принципиально нового не появится и остается только исполнять свои роли как следует. Бердяев считал такую эсхатологию пассивной и упрекал Владимира Соловьева за то, что он завершил свое творчество именно таким пониманием грядущего.

Соловьев в конце своей жизни написал «Три разговора», в последний из которых включена «Краткая повесть об антихристе»³. В этой повести антихрист — грядущий мировой император, одержимый безмерной жаждой самоутверждения, который любит не Бога, а только себя. Он изображен вырастающим из основных тенденций развития западноевропейской культуры XIX века. Дана датировка его явления — XXI век. В картине Соловьева мы найдем мощный подъем Японии и Китая, великое нашествие народов Востока на Европу, ее 40-летнюю временную оккупацию и последующее изгнание, успешную активизацию деятельности масонов, на которых антихрист будет опираться в подготовке своей политической победы, увидим немалую роль военно-промышленных и финансовых кругов, творческой интеллектуальной работы, религиозного всесмешения разных традиций Востока и Запада, социальных проектов и многое другое. Св. Писание, разумеется, не дает подобных конкретизации и столь определенной привязки для появления антихриста и других событий, поэтому Соловьеву возражали не раз.

В действительности Апокалипсис развертывает перед нами картину мистического видения финала истории и перехода в пост-историю, а Соловьев, хотя и сам сильный визионер, все же представил свои прозрения в виде того, что теперь называют сценарием. Превращать эсхатологию в сценарий рискованно. Но не нужно думать, что Соловьев написал свою «Повесть» напрасно, — всегда полезно видеть то, что окружает нас сейчас, в более широком контексте, раскрывающем, к чему ведут события и силы. Но эсхатология здесь как бы погружается в историю. Полвека спустя Даниил Андреев в своей эсхатологической картине изобразил то, что само стало напрашиваться после революционных переворотов, мировых войн, построения тоталитарных режимов. Здесь, конечно, на первом месте — таящиеся в нижних мирах драконообразные демоны великих империй и те политические деятели, которых они стремятся сделать проводниками своей воли на земле; эти демоны очень напоминают библейских Левиафана и Бегемота и, по ряду оценок, вполне реальны. Есть в картине Даниила Андреева также и некие демоницы больших городов мира, вовлекающие в грех всех, кто оказывается в зоне их влияния. А кто осмелится заявить, что он вне таких зон? Эти навязчиво влекущие к себе демоницы из «Роза Мира» Андреева вполне соответствуют вавилонской блуднице из Апокалипсиса. По-другому трактуется фигура антихриста. Есть и многое другое. Сценарию Соловьева этого явно не хватало.

О. Сергий Булгаков так же, как и о. Александр Мень, обратил на это внимание. Он намного более определенно, чем Д. Андреев, писал о враждебности этих демонов к Церкви Христовой. Их не случайно зовут объединяющим словом «Зверь», потому что они вырастают из стихии страстей и действуют страхом, ложью и насилием, стремясь погасить жизнь духа в душе каждого человека. Демонический Зверь является символом «государственности тоталитарной, притязающей стать единственно определяющим и исчерпывающим началом в человеческой жизни. Такое государство, заведомо себя преувеличивающее в своем значении, является, тем самым, началом не просто языческим, но демоническим, оно есть земной лик сатаны или множественные его лики»⁴. Такой Зверь открыто и нагло богохульствует, успешно действует в духовно опустошенной и обезбоженной социальной среде и переводит ее в активно антихристианское состояние. Но срок, отпущенный ему для власти, ограничен. Власть ему дана для того, чтобы вера христиан вышла более испытанной и зрелой после периода искушений.

Георгий Федотов упрекал Владимира Соловьева за другое — за то, что он признал христианство по сути дела исторически неудачным, несостоятельным. То есть христиане за два тысячелетия ничего толком не сделали — таков неоправданно отрицательный, с точки зрения Федотова, итог «Трех разговоров». Федотов упрекал Соловьева и за то, что тот всю европейскую культуру, во многом питающуюся христианскими корнями, просто сдал антихристу, то есть что он от нее просто отрекся. «У кого есть дар различения духов, тот не посмеет отрицать, что в лучших созданиях нашей культуры есть вдохновение Святого Духа»⁵. Лучшие плоды культуры принадлежат Христу — в этом Федотов был твердо убежден, поэтому, настаивал он, не следует отдавать антихристу и бесам ничего и никого — ни Сократа, ни Пушкина, ни Блока... И не только в поступках и действиях, но и в мыслях, концепциях, творческих разработках.

XX век эсхатологичен, христианская культура не может быть без эсхатологии, но эсхатология не отменяет культурных задач христианства в мире. «Живи так, — писал Федотов, — как если бы ты должен был умереть сегодня, и одновременно так, как если бы ты был бессмертен; работай так, как будто история никогда не кончится, и в то же время так, как если бы она кончилась сегодня»⁶. Он напомнил давнюю притчу: один старый иезуит спрашивает молодого (а тот играет в мяч): «Скажи, что ты стал бы делать, если бы узнал, что через два часа настанет Страшный Суд?» Тот подумал и ответил: «Пожалуй, я еще немного поиграю в мяч». Федотов трактует это так: конечно, мы все живем под знаком последних дней, и суд Божий не за горами, но, допустим, мы занимаемся культурной работой. В чем-то это игра наших творческих сил. Когда она имеет смысл? За 300 лет до Судного дня она имеет смысл, а за 100 лет все еще имеет? Может быть, она имеет смысл также за 50 лет, и за 10, а может быть, и за несколько дней до Судного дня? Если она имеет какой-то смысл, то она имеет его всегда.

Имеет ли культура эсхатологическое значение для высших заданий христианства? На первый взгляд — никакого. Но в действительности она нередко предваряет то, что имеет значение для духовного обновления церквей. Конечно, не только в ней, а прежде всего — в жизни святых. Но когда культура выходит на глобальные горизонты видения мира и истории, она помогает каждой церковной общине смотреть на вещи шире и находить общий язык с христианами других церквей. А это принципиально важно для их взаимопонимания и примирения. Соловьев решил, что примирение церквей наступит не раньше, чем когда явится антихрист. Врагов экуменизма такой подход вполне устраивает: пока антихриста нет, можно ничего не делать для примирения и упорно осуждать тех, кто не хочет ждать так долго, можно осуждать и отвергать тех, кто жаждет обновления церквей в Духе и истине. Но это означает оставлять церковные общины в духовно дряблом состоянии, в разъединенности, препятствовать тому, чтобы Церковь как единое целое достигала готовности к встрече и борьбе с последним Врагом.

Сценарий Соловьева исключил то, что было важно для него самого в его молодые, да и в зрелые тоже, годы, — его ожидание великого преображения мирового христианства, которое он понимал как грядущее торжество Вселенской Церкви Христовой и «религии Святого Духа», когда сойдут на нет барьеры между церквями, христианские традиции очистятся от исторической пыли, освободятся от былой ограниченности и найдут пути примирения, и тогда благодать Духа Святого радикально преобразит историческое христианство. Глубокое чаяние этой великой души как-то не смогло вместиться в предложенный Соловьевым сценарий. Но Булгаков нашел, как укоренить это чаяние на библейской основе. Это откровение о тысячелетнем царстве — определенной эпохе в истории Вселенской Церкви будущего, когда сатана будет временно связан и брошен в бездну и когда воскреснут свидетели веры, которые в своей земной жизни не поклонились Зверю и были обезглавлены за Слово Божие и за свидетельство Иисусово. «Это — воскресение первое. Блажен и свят имеющий участие в воскресении первом: над ним вторая смерть не имеет власти, но они будут священниками Бога и Христа и будут царствовать с Ним тысячу лет» (Отк 20:6).

Тысячелетнее царство — локальное на земле и ограниченное во времени торжество Царства Божия. В нем будут явлены великие силы Логоса и Духа Святого, как никогда прежде в истории церквей. Зло еще будет в мире, и безбожные народы будут окружать этот лагерь Света и Правды Христовой, но силам Зла не дано будет победить этот очаг святости, пока сатана не будет вновь выпущен на свободу для последнего искушения христиан и для последней битвы. О. Мень писал: «В какую сторону пойдет человек, нам не известно. Но тем не менее в какой-то период будет явление Церкви в Духе и силе. Может быть, это будет через миллион лет, я не знаю, никто этого не знает, но важно, что это будет»⁷.

Конечно, многие и поныне предпочитают игнорировать эту тему тысячелетнего царства. Да и в древности, например, бл. Августин тоже оставил ее без внимания. О. Сергий Булгаков, однако, считал это важным откровением, относительно которого не следует делать вид, что его как бы нет. Но многие и поныне не придают ему значения. Соловьев дал такой вариант сценария, где тысячелетнему Царству не нашлось места. Жаль. Косвенным, я думаю, следствием этого стало то, что Даниил Андреев вернул эту тему к жизни, но уже не в церковном ее значении, а в своей гностической версии — в виде темы «Розы Мира». Это — «сверхрелигия», «интеррелигия», которую сам Андреев назвал «религией итога», будущей религией всех религий, соединившейся с широтой и глубиной культурной развитости человеческого рода в лице его лучших представителей. Неудачное слово — «интеррелигия» — отметила в предисловии Алла Александровна Андреева⁸. Согласен. Но слово сказано, сказано не раз и настойчиво, и именно этим словом он выразил свою надежду на грядущее возгорание духовного огня в мире. Будущее принадлежит «Розе Мира», потому что историческому христианству не светит никакое духовное преображение, — вот суть вести Д. Андреева. Его можно по-своему понять: лица и речи многих ультраконсервативных православных таковы, что остается только вспомнить слова «оставь надежду всяк сюда входящий». Они отвергли дух любви Христовой и сеют вокруг себя неверие в Церковь. Но есть в Церкви и другие лица, преображенные Духом и способные пробудить и укрепить веру, надежду и любовь.

Роза Мира — призыв и проект Даниила Андреева, его личная надежда на духовное возрождение России, которое должно иметь мировое значение. Однако, все, что есть хорошего в Розе Мира, христиане ищут и находят в Церкви Христовой, имея к ней веру, надежду и любовь. Церковь создана Христом и апостолами как единая и вселенская, она не перестала быть, вопреки всем земным расколам, и вера в непреложность этого единства является принципиально важной для грядущего обновления церковных общин в Духе Святом. Отсюда и убеждение христиан, что судьбы мира тесно связаны с судьбами Церкви, что именно в ней должно осуществиться то, что повлияет на финал мировой истории.

Недавно скончался один французский католический миссионер — о. Жак Лёв. Он во многом духовно близок о. Меню, бывал в России, полюбил православие и был совершенно свободен от всякого желания заниматься здесь каким-либо прозелитизмом в пользу Рима. В своем интервью 1995 года он говорил: «Мы находимся лишь на заре цивилизации, на заре христианской жизни, в первые ее секунды. Нет никакого смысла в том, чтобы мир перестал существовать, — ну разве что какой-нибудь метеорит свалится на землю и разорвет ее. И совершенно не обязательно, чтобы через миллион лет кардиналы оставались такими же, какие они сейчас, чтобы епархии были разделены, как сегодня. Не будем цепляться за те «великие» реалии, которые остаются конечными... Через миллион лет либо христианство исчезнет с лица земли, либо мы будем повторять все тот же Символ Веры II века: «Верую... в Сына Его Единородного, Господа нашего! Верую в Духа Святого, святую вселенскую Церковь...».

Таковы лишь некоторые темы, относящиеся к тому, как в современном христианстве понимаются и переосмысливаются вопросы эсхатологические и предэсхатологические. Не будучи богословом, я, разумеется, не претендую на то, чтобы давать всеохватывающую церковную трактовку затронутых вопросов, а излагаю только их личное понимание. Но и сказанного достаточно для обоснования той мысли, что авторы разных вариантов прогноза скорого наступления Конца света слишком много игнорируют как в содержании самого Св. Писания, так и в интерпретирующей его христианской традиции, наследие которой получает в наше время новую жизнь.

ПРИМЕЧАНИЯ

В реестр библиотечки "Логос-София-Гнозис"